А друзья любили и бросали первые камни,
Собаки ласкались и кусались за ноги.
Я смотрел в окно — смерч захлопывал ставни,
А дороги в Клондайк приводили в остроги.

Я из лука стрелял, чтобы невесту,
Я лягушек ласкал, думал — царевны,
Я драконов искал, чтоб спасти принцессу,
Удилами закусывал нервы.

Не о такой я мечтал — не тебе чета,
Ладонь в ладонях держал — не перечила.
В ее глазах прочитал в поле кречета
Дикий мед и зверобой.
А разум запахом трав задурманило,
Бросало в пламя костра — не поранило,
Хватало сил до утра, и, как правило, —
Костры над рекой.

На фонарных столбах по улицам Ада
Линчеванный вождь волей народа.
Мне больней за Косматого сторожа сада,
Который не займет свое место у входа.

А музыки столько, что можно оглохнуть,
А света побольше, чем можно представить,
А тепла ровно столько, чтоб не подохнуть:
Спички, сигареты да память.

Не о такой я мечтал — не тебе чета,
Ладонь в ладонях держал — не перечила.
В ее глазах прочитал в поле кречета
Дикий мед и зверобой.
Была беременна, но не целована,
В морозы с крышею перезимована,
А поливала вином и без повода,
А не слезой.

На шее мерзкая блядь, и не выменять,
Ее не снять, не продать за полгривенник,
Кабы подохнуть, начать снова с вымени…
Бог мой!

1993